Одновременно мы слышим, как голос века сего, не умолкая, внушает нам противоположное. Мы пережили эпоху, когда голос века сего звучал в безбожной пропаганде. Но сейчас, когда эта безбожная пропаганда умолкла, мы продолжаем слышать его в той же рекламе, которая ежечасно выворачивает заповеди блаженства, и век сей, князь века сего внушает нам: «Нет, блаженны не плачущие, не нищие духом, не алчущие и жаждущие правды. Блаженны преуспевшие, победившие, прославившиеся, стяжавшие, не стыдящиеся своих страстей». Их ублажает век, и нужно мужество, мужество, которого Господь требует от нас под самой страшной угрозой, — не постыдиться слов Его в веке сем. Сохранить им верность. И хотя бы в малую меру пытаться исполнить.

Крестная казнь включала в себя то, что на место казни надо было доставить этот тяжелый крест, и по римскому обычаю для того, чтобы усугубить мучения казнимого, он же и должен был до места казни крест нести на себе. Но Бог обращает к иному замысел палачей, думающих только об издевательстве над казнимым. То, что распинаемый, осужденный должен сам нести на себе крест, делает возможным зримый образ добровольного, великодушного приятия. Он сам простирает руки к этому кресту. Но в каком расположении сердца? И разбойники (в их числе нераскаянный разбойник) тоже принуждены нести свои кресты. Но можно простереть руки к своему кресту как к дару Божьему, тому, что нам дается свыше, и обратить унижение наших жизненных невзгод в царственную добрую волю к их принятию. Принять по доброй воле, в щедром, великодушном, царственном, прощающем расположении своего сердца то, что, может быть, все равно должны были бы принять, но только как посмеяние и унижение. И Небесный Отец наш, давший нам славу быть Его чадами, давший нам так много — таланты, мужество, способность совершать подвиги храбрости, делать дела мастерства, может быть, не дал нам никакой более высокой возможности на земле, чем эта. Ибо у Бога иная мерка.

Как знать, может быть, в час Суда многие удивительные дела мужества будут оценены не так уж высоко, потому что человек делал их, гордясь перед другими или хотя бы перед собой. Что до так называемого творчества человека, причастности человека творчеству Божьему, то ведь это всецело подарено Богом. Но то, что, может быть, больше подходит к творчеству Бога из ничего — не так называемое творчество поэтов, художников, мыслителей, творящих из того, что уже дал им Бог, — но действие, скромное и незаметное действие свободной воли человека, который берет на себя добровольно и незаметно, не красуясь ни перед другими, ни перед собой, тяготу (может быть, даже не столь уж страшную тяготу, но в чистом и великодушном расположении сердца) только для Бога, не для того, чтобы понравиться другим или себе самому. Или даже, может быть, нам дана по Божьей щедрости еще такая возможность — принять добровольно то, что мы все равно терпим не по нашей воле. Это тоже при должном расположении сердца засчитывается нам не как поражение, а как победа, не как унижение перед обстоятельствами жизни, а как щедрый подвиг, подвиг добровольца. Поэтому при одной мысли об этом, если наше сердце не изумляется, то мы должны просить у Бога, чтобы Он отнял от нас окамененное нечувствие и дал нам видеть, как мы каждую секунду среди наших мелких досад, огорчений, обид имели возможность сделать, осуществить самое высокое, к чему Он нас призвал.

У одной английской писательницы есть пьеса, герой которой — горделивый художник, который верует в Бога и готов перед Богом даже и покаяться в своих грубых грехах, но не может расстаться с гордыней художника. И бросает в лицо Самому Христу в беседе с Ним вызов: «Нет, от этого, от моего величия художника я не откажусь, какие бы мучения Ты мне ни послал за это. Я готов принять любое мучение». Он гордо готов принять любое мучение, и Христу достаточно ответить: «Ты не можешь назвать ни одного мучения, которого бы я уже не взял на Себя». Дай нам Бог не забывать это в наше время, которое особенно стремится к тому, чтобы искоренить даже и у людей верующих чувство креста. Если человек болен, значит, еще недостаточно хороша медицина, надо найти врача лучше, еще лучше. Если в нашей стране нет хороших врачей — это причина для гнева и обиды, но в других странах есть. А если еще какие-то болезни сегодня неизлечимы, они будут излечимы завтра. Прогресс обещает как будто устранить крест из человеческой жизни.

Крест, конечно, устранен не будет. Люди страдают и будут продолжать страдать. То, что нам угрожает, — это потерять правильное расположение сердца по отношению к кресту: воспринимать тяготу как обиду со стороны других людей, недуги — как ошибки и дурную работу врачей, самую смерть — как медицинскую ошибку. Да не будет с нами этого. Да не согласится человек отдать самое высокое достоинство, ему предоставленное, самую светлую возможность причастности к царственному кресту Христову. Ибо если жертва Христова, как только что вы слышали в проповеди, не может и не должна быть повторена, то нам дана возможность быть ей, этой неповторимой Первосвященнической жертве, причастными. Апостол Павел имеет даже дерзновение говорить о восполнении нами меры страданий Христовых. Жертва едина. И один Невинный, имеющий силу и достоинство принести эту жертву. И мы должны также, думая о Кресте Господнем, о его тяжести, вспомнить, что наши грехи, грехи каждого из нас составляют тяжесть этого Креста Господня.

Есть древнее святоотеческое размышление, дошедшее в числе сочинении блаженного Августина, хотя ему, по-видимому, не принадлежащее, где верующий обращается ко Христу — Младенцу, Отроку, Мужу, такому любимому, прекрасному, чистому, совершенному, невинному, и спрашивает, спрашивает снова и снова: «За что же Ты должен страдать, что составляет Твою муку? Это я. Ты страдаешь за меня. Мои грехи собирают тяжесть Твоего креста».

Крест — это суд над веком сим, ибо что мы видим? В человеческой жизни есть немало такого, что само по себе почтенно, хорошо, устроено для сохранения справедливости — суды, государство, уклад семейной жизни. Но все испорчено грехами. И для Того, Кто совсем неповинен, — где для Него место в этом мире? Христос свидетельствовал о Себе, что Он, в отличие от птиц, имеющих гнезда, и зверей, имеющих норы, не имеет где приклонить главу. Святость, полная чистота, не вступающая ни в какое смешение со злом мира, не имеет в этом мире где приклонить главу. И в конце концов отыскивается одно-единственное место, которое мы еще не успели, не сумели осквернить, которое невозможно осквернить, — это крест. Это место чистого страдания.

Помолимся о тех, кто за нас берет на себя трудные, тяжкие, жертвенные подвиги. А о себе, не делающих этого, помолимся, чтобы у нас было, по крайней мере, доброе и чистое расположение пред лицом всех тех малозначительных или более серьезных тягот, на которые так щедра жизнь, чтобы мы принимали крест как крест и в это же мгновение прощали обижающих. Клеветники против веры, глумящиеся над христианской идеей смирения, всепрощения и принятия на себя креста, многократно повторяли, что это — тупое, рабское чувство, рабская покорность, не различающая справедливости и несправедливости, безразлично все принимающая. Бывает и это. Но это никак не христианское принятие креста. Ибо о христианине, приемлющем крест, сказано: «Блаженны плачущие». По-гречески употреблено слово, означающее как бы несущих траур, то есть не принимающих, не приемлющих неправды и не позволяющих себе дешевого утешения перед лицом зла мира. И так же в заповедях блаженства сказано: «Блаженны алчущие и жаждущие правды». Вот что такое принятие креста — согласие страдать самому и неприятие неправды мира, отторжение греха и прощение грешника. Господи, дай нам видеть это в малом и в великом, каждый миг, когда мы выйдем из этого храма и пойдем по нашим путям. Дай нам не забывать этого. Не оставляй нас.

Аминь.

Владимирский собор б. Сретенского монастыря, 21 марта 1993 г.
Печатается по изданию: Аверинцев С.С. Духовные слова. — М.: Свято-Филаретовский православно-христианский институт, 2007. — 232 с.